Фельетон написан в связи с законопроектом прусского ландтага, направленным на экспроприацию польских земель и на еще большее ущемление гражданских прав поляков в Германии. Решение прусского парламента вызвало протесты мировой общественности. На анкету, которую польский писатель Генрих Сенкевич разослал в разные страны, чтобы выяснить отношение общественности к этому националистическому акту...
Эта детективная история описывает наши дни. Она происходит в ближнем зарубежье и посвящена раскрытию одной семейной тайны. В основе сюжета лежит связь времён и поколений, запутанные родственные отношения и борьба за наследство.
«Привет, я один из тех, кто разговаривает в автобусе. И в кабине лифта, стоя в углу и не обращая внимания на мелькание этажей. И когда поздним вечером вы спешите домой, а я бреду вам навстречу по темной улице. Не потому, что у меня в ухе наушник, а на щеке – модная проволочка «хэндс фри» микрофона. У меня вообще нет мобильника. С кем бы я по нему общался? Даже пейджера нет. Я сам как пейджер…»
Производитель:
Астрель/АСТ
Дата выхода: сентябрь 2009
В повести показаны особенности использования сотрудниками уголовного розыска тайных методов борьбы с криминалом. Наряду с несомненной пользой и эффективностью оперативно-розыскных мер на практике сыщики нередко нарушают установленные правила их проведения. Цель данной книги показать недопустимость отклонения от требований закона правоохранительными органами даже во имя благородной цели борьбы с...
«Увязнув длинными ногами в своей куцей полуденной тени, пастух стоял на обочине и держал руку шлагбаумом. Шестнадцать обшарпанных машин, шедших на юг, остановились. Колонна захлопала высокими дверцами «КамАЗов» и зарычала выхлопными трубами…»
«Лучшая из профессий. Ваш капитал у вас в горле. Тенор напоминает того счастливца из сказок Шехерезады, которого добрый волшебник наградил способностью плевать золотом. Куда ни плюнет, – золотой. Тенор, это самая выгодная профессия. Если у него один крик и никакого уменья, говорят: – Но что за богатый материал!..»
«С башни открывался вид на всхолмленную искусственными землетрясениями, обугленную излучением давних ядерных взрывов равнину полигона, на котором царили два цвета: черный и оранжевый. Черный – от сгоревших лесов и трав саванны, оранжевый – от проплешин ржавого песка. На Земле все больше черного и красного и меньше зеленого и голубого. А природа все терпит, терпит, и нет конца этому терпению…»
«Панi наша була не перволiток та й не яка стара; а з себе була висока, огрядна, говiрки скорої, гучної. Вбиралася шпетненько – шнурочок до шнурочка, гапличок до гапличка. Ходить, було, як намальована…»
«Клеймо позора, поставленное судьбой на лбу Великого Гусляра, как и всякое клеймо, несмываемо. В его появлении не обвинишь масонов, сионистов, ЦРУ и мафию. Сами виноваты. Но признаться в этом невозможно…»
«Перед присяжными заседателями тульского окружного суда предстал маленький, тщедушный, жалкий, заморенный, забитый, изничтоженный юноша, мещанин Грязнов, по обвинению в тягчайшем преступлении, какое только знает уголовный закон: в убийстве родного отца. Не в попустительстве, не в укрывательстве, а в самом убийстве…»
«– Однако второй час. – А вам куда? – Да домой. – Ну так сидите, и мне тоже домой. Человек!.. Еще кофею. Коли домой, так, значит, некуда торопиться… С вами отчего приятно? Оттого, что как-то… плаваешь в одних и тех же водах; хоть и курс плавания другой, а все по тем же волнам…»
«Зной невыносимый. Плоская равнина у Колтуевских колодцев вся выжжена солнцем. Три колодца высоко торчат в воздухе своими долговязыми журавлями и издали напоминают собою трех пасущихся жирафов, основательно высушенных голодом. Тишина вокруг мертвая. Кажется, что все живое сгорело в лучах солнца и превратилось в блеск и зной. Из тощих кустиков красного тальника, торчащего у пыльной дороги, столбом...
«Студент Травин умирал… Как умирает кем-то подстреленная, но никем не подобранная с песчаной отмели чайка… Море искрится в лучах солнца, отражая в тихих заводях синеву неба, и тихо и нежно шепчет волной прибоя… А бедная одинокая чайка лежит на раскалённом песке, смотрит в синеву неба и не может понять, что с нею… И не знает, почему ей нельзя лететь? Она видит – лёгкими, быстрыми, вольными носятся...
Реальность субъективна и зависит от нашего на неё взгляда. Цвета, звуки, запахи – всё иллюзия, проекция, тень настоящего мира, отбрасываемая на наш разум. Что если… Что если на самом деле ты давно уже погряз в этих образах? Получив полномочия Демиурга, ты лишаешься связи со своим родным миром. Да и кто в здравом уме будет жить в будничности, если есть мириады миров, ждущих своего сотворения?
«Я, новый поэт, имевший честь представить в первом номере «Современника» на суд публики несколько мелких моих стихотворений, отважился теперь на творение более строгое и обширное… приношу на суд публики плод долговременных трудов моих и глубокого изучения. Скажу смело: «Доминикино Фети» произведение гениальное, громадное, шекспировское. Однако ж, на первый раз не решаюсь печатать его вполне: в нем с...
«Гости, съзжавшиеся на обычный «журъ-фиксъ» къ Перволинымъ, были чрезвычайно удивлены совершенно новымъ зрлищемъ, какое представляли пріемныя комнаты. Ни въ большой гостиной, гд всегда царствовала великолпная, хотя уже старая теща, княгиня Ветлужская, ни во второй гостиной, душою которой являлась сама Марья Михайловна Перволина, ни въ будуар, ни въ кабинет, ни въ маленькой библіотечной, ни въ проходной...
«Я знаю лет двадцать Грибановых. Отличнейшее семейство и притом с артистическими наклонностями. Музыка, скульптура, живопись, литература составляют жизнь этого семейства. Оно совсем погружено в изящное. Всякий артист, какой бы маленький талантик ни имел, в какой бы крошечной сфере ни действовал, хотя бы только искусно играл на балалайке, наверно будет принят в этом почтенном семействе с распростертыми...
«Вот список мой стихов, Который дружеству быть может драгоценен. Я добрым гением уверен, Что в сем Дедале рифм и слов Недостает искусства: Но дружество найдет мои, в замену, чувства, Историю моих страстей, Ума и сердца заблужденья, Заботы, суеты, печали прежних дней И легкокрилы наслажденья; Как в жизни падал, как вставал, Как вовсе умирал для света, Как снова мой челнок фортуне поверял…»